Заложники взрослых решений. 11 ответов на вопросы судьбах детей из зоны АТО - СМИ

Они не могли влиять ни на начало войны, ни на ее ход. Зато сегодня война напрямую влияет на настоящее и будущее каждого из них. «Репортер» постарался разобраться в том, что сегодня происходит в жизни детей из зоны АТО. Для этого мы задали 11 основных вопросов тем, от кого сегодня напрямую зависят судьбы таких детей: чиновнику, волонтерам, психологам. 

Сколько всего детей было вывезено государством с оккупированной территории на мирную, куда они были распределены?

Николай Кулеба, уполномоченный президента Украины по правам ребенка:

— Более полутора тысяч. Из Донецкой области свыше 90% детей находятся на территории Донецкой же области. Больше всего в Святогорске, частично в Мариуполе. А дети из Луганской в большинстве находятся в Одесской области. Сначала они были вывезены в санаторные учреждения, а затем определены в интернаты — в Каролино-Бугазе, в поселке Котовского… Всего шесть или семь учреждений. Часть детей была возвращена в Луганскую область, в те интернаты, которые находятся на территории, подконтрольной украинским властям. В основном это дети более старшего возраста, и их немного.

Какое количество детей из специализированных учреждения остались невывезенными?

Николай Кулеба:

— В двух интернатах Луганской области дети остались. Но это специализированные интернаты для детей-инвалидов. К сожалению, вывезти их не удалось, потому что территория занята боевиками. С ними не получилось договориться.

Много ли сегодня детей, которые потеряли родителей из-за войны?

Светлана Тарабанова, координатор детского и гуманитарного направлений гражданской инициативы «Восток-SOS»:

— Это не массовое явление. Чуть более десятка деток-потеряшек прошли через нашу инициативу, когда связь с Луганской областью прервалась, а они были на оздоровлении. На оккупированных территориях выводить какую-то статистику очень тяжело: интернаты там стоят полупустые, так как детей оттуда вывезли еще летом, но, по моим сведениям, они работают. Например, есть один детдом в Донецке, там 11 детей, по моей информации. От бабушки я знаю про мальчика, которого определили туда, у него мама погибла, а отец есть. Каким образом ребенок оказался в детском доме — воюет ли папа или потерялся, — бабушка сказать не может, но ведь один родитель у ребенка есть, и он уже не сирота по украинским законам.

Буквально сегодня ко мне приходила семья, в которой родители погибли, а ребенок остался на попечении бабушки и дедушки. Также к нам обращались семьи, где при выезде погиб отец, а мать осталась… Сколько детей стали сиротами в результате военных действий, можно будет выяснить только после того, как война закончится, будут определены все статусы, да и то не сразу, а, может быть, через год-два.

Николай Кулеба:

— На оккупированной территории ни один ребенок не может получить статус сироты. Для этого нужен либо документ о смерти родителей, либо признание родителей без вести пропавшими, либо решение суда о лишении родительских прав. Но ни один из этих документов получить невозможно, поскольку там не работают государственные органы, которые могли бы определить какой-либо из этих статусов. Поставить их на учет тоже некому. Мы слышим о том, что есть дети, которые наполняют опустевшие учреждения, и таких детей уже сотни. Но о том, кто они, у нас информации нет. По данным на конец февраля, в этом конфликте более 60 детей погибло и 127 получили ранения.  При этом ООН приводит еще большую цифру — 159 раненых. Сегодня в больницах лежат годовалые малыши с контузиями и тысячи детей нуждаются в психологической помощи.

Алексей Круподер, представитель общественной инициативы «Восстановление Донбасса»:

— Если речь идет о тех случаях, когда родители детей погибли, — конечно, таких много. По нашим оценкам, это от нескольких сотен до тысячи детей. Отталкиваться можно хотя бы от той статистики, что, по последним данным, за время военного конфликта в Донбассе погибло более 6 тысяч мирных жителей.

Насколько война способствует развитию социального сиротства, когда родители перекладывают ответственность за своих детей на третьих лиц из-за временных трудностей?

Светлана Тарабанова:

— Сейчас очень много детей, родители которых остаются на оккупированной территории, но они сами выехали на мирную с бабушка-ми-дедушками-тетями. Только я одна сталкивалась с десятками подобных. К нам обращались даже украинские военные за помощью, потому что они воюют, а дети с бабушками-дедушками живут.

Тенденция пристроить ребенка в учреждение развивается не столько на оккупированной территории, сколько на мирной. Среди переселенцев, которые выехали сюда и не могут нормально устроиться. Особенно это касается тех, кто и в мирное время находился в сложной жизненной ситуации: бедность, инвалидность, у некоторых были дети под опекой. Нам звонили семьи с просьбой подобрать ребенку интернат. Мы пытались убедить их не делать этого, но поскольку эта работа была удаленная, то люди больше к нам не обращались — видимо, искали тех, кто удовлетворит их требования и не станет их переубеждать. Все крупные центры и фонды считают, что лучше все же стараться по возможности оставить ребенка в семье, а не порождать социальное сиротство. Для этого мы выманиваем их на мирную территорию хотя бы под предлогом, чтобы они сами привезли ребенка сюда. Они приезжают, а здесь уже легче вести работу и что-то предложить им, чтобы люди могли наладить свою жизнь.

Дарья Касьянова, руководитель программ и проектов в благотворительном фонде Рината Ахметова:

— Биологических сирот (детей, потерявших родителей) сравнительно немного. В одних заведениях их 10–15, в других 20–30. Но мы прогнозируем, что их количество будет расти. Война — время сирот. Проблема в том, что экономическая ситуация ухудшается. Детвору кормить дома нечем, а в детском доме их накормят и оденут. Добрые люди принесут туда продукты и лекарства. Сложнее объяснить взрослым, что этого делать не надо, что есть другие альтернативы: ребенка можно отвезти подальше от опасной зоны, устроить в семью. Фонд Ахметова не раз подчеркивал это на рабочих группах с участием представителей Минсоцполитики.

Алексей Круподер:

Таких случаев пока фиксируется немного — речь идет о детях, которых до этого содержали опекуны. Например, бабушки, которым сегодня перестали платить пенсии и другие социальные выплаты. Но опять же это отдельные, не массовые случаи.

Война на востоке Украины разорвала много семей, но чаще всего случается, что разъезжаются супруги. Например, мать с ребенком уезжает на мирные территории, а ее муж остается дома, в зоне АТО — со своими пожилыми родственниками или из-за опасений по поводу жилья. Так что маленькие дети чаще всего остаются с родителями или одним из родителей. Реже их оставляют на попечение бабушек, дедушек и других ближайших родственников.

Станет ли социальное сиротство одним из символов этой войны в будущем, зависит от дальнейшей экономической ситуации. Если будет продолжаться экономическая и продовольственная блокада Донбасса, такой сценарий возможен. В зоне АТО уже сейчас люди экономят даже на таком будничном продукте, как картошка, в то время как в 50 км от Донецка только в одном городе Курахово ежедневно простаивает более 10 фур с продуктами питания. Как такая блокада отразится на способности людей прокормить своих детей, спрогнозировать несложно.

Что лучше: переправить ребенка на мирную территорию, но разлучить с родителями или любыми средствами не допустить разлуки с родными людьми? 

Алена Лукьянчук, психолог:

— Хочу рассказать историю о маме, которая две недели бегала с ребенком в подвал. И каждый раз она говорила малышу: «Это такая игра, нам нужно быстро спрятаться». Когда их наконец эвакуировали, мама была сильно измотана, а ребенок думал, что они победили в игре. И все эти разговоры: «Давайте вывозить детей без родителей» — нужно прекратить. До восьми лет разлука с мамой и папой травмирует сильнее, чем война.

Но последнее время мы все чаще и чаще сталкиваемся с детьми, которые испуганы, несмотря на реакцию родителей. Вот представьте группу детей в возрасте от 5 до 10 лет. За пять минут они познакомятся, подружатся, поссорятся, опять подружатся и будут все вместе играть. Вокруг них все кубарем. Но мы приходим в такую группу в Мариуполе, а там — тишина. Детям неинтересен окружающий мир. Они усвоили, что происходит что-то страшное, ненормальное и лучше от него спрятаться. В будущем, без коррекции, они будут лишены возможности вести нормальную жизнь, ходить в школы, лазить по заборам, изучать мир. Другой полюс — дети, которые решили, что «только сильный имеет право жить». Внешняя агрессия, вплоть до садизма, становится их жизненной установкой. Это исправляется психотерапией, но на нее нужно время, для кого-то — недели, для кого-то — годы.

Дарья Касьянова:

— Когда мы вывозим детей из опасных районов, пусть даже без родителей, кажется, что мы спасаем ребенку жизнь. Но наши социальные службы развалены, никто не отслеживает, что с этими детьми будет дальше. Смогут ли их забрать родители? Когда они смогут это сделать? Эти дети, попав в интернатное учреждение, рискуют впоследствии остаться без семьи, их родители могут быть лишены родительских прав. Ребята могут оказаться на портале www.sirotstvy.net

Кто заботится о детях, которые остаются без родителей на оккупированной территории?

Светлана Тарабанова:

— Там остались социальные службы, те же интернаты. И звонят люди нам сюда, я неоднократно консультировала их на предмет того, как быть, если мама и папа не справляются с ролью родителей. Фактически там действует та же система, что и на мирной стороне. Нам звонили и несколько луганских учреждений, куда были помещены осиротевшие дети. Сказать, что они брошены на произвол судьбы, нельзя. Минимальный уровень работы присутствует и там.

Оксана Челышева, правозащитник, волонтер, посещает школы-интернаты и детдома на оккупированной территории:

— В луганском интернате №1 мы познакомились с семилетним Игорешей. Он остался сиротой еще до этого военного кризиса, жил у бабушки. Когда ей перестали платить пенсию, она сама привела внука в интернат. Сказала, что уже не может обеспечить его всем необходимым. Таких историй много. В луганском приюте для детей, ставших жертвой обстоятельств, мы долго разговаривали с 14-летней Лерой и ее братиком. Их мама умерла, отец их бросил. Жили они с тетей в одном из поселков Луганской области. Когда начались обстрелы, родственники вывезли детей в Луганск, устроили в приют, сами остались в родном селе.

Алексей Круподер:

— Те же структуры, которые заботились о таких детях в мирное время, но теперь интегрировались в «республики», — профильные чиновники, которые остались в зоне АТО и включились в работу в новых условиях, оставшиеся в регионе детские дома и интернаты. Более важный вопрос — за какие средства заботятся о таких детях? Откуда поступают продукты питания, необходимая одежда и деньги на ремонт домов, интернатов в условиях экономической, финансовой и продовольственной блокады. Здесь нужно сказать большое спасибо волонтерским группам. Сегодня они спасают этих детей, значение работы волонтеров сложно переоценить.

Как осуществляется обеспечение воспитанников детских учреждений в зоне АТО?

Светлана Тарабанова:

— Некоторые интернаты напрямую звонят украинским волонтерам. И пока не было такого жесткого пропускного режима, волонтеры имели доступ и заполняли нишу продуктов питания, медикаментов, одежды. Плюс я неофициально общалась с некоторыми представителями образования, там приходит и какая-то российская гуманитарка.

Если говорить не о сиротках, а о мамах, которые остаются там, например в Луганске, то они между собой — через интернет, под магазинами — общаются и обмениваются вещичками. К примеру, полпачки смеси осталось, малыш уже не ест — отдают тем, у кого детки помладше. В мирное время это казалось бы дикостью, а там сейчас так выживают.

Оксана Челышева:

— Самое отчаянное положение у детей-инва-лидов. Они двойные заложники: и своих диагнозов, и военного кризиса. Скажите, какое отношение имеют эти мальчики и девочки, лежачие и ходячие, с ДЦП и синдромом Дауна, к сепаратизму? Им положена пенсия в 1 200 грн. Но ее не выплачивают с июля, еще до указа о прекращении финансирования Донецкой и Луганской областей. И так же не выплачивают с лета зарплаты сотрудникам и деньги на нужды интернатов. Деток перестали обеспечивать медикаментами. Там нужно все, от детского питания до лекарств, от мыла и стирального порошка до памперсов и постельного белья. Без гуманитарной помощи частных лиц эти дети не выжили бы. Они не голодают, но там есть детки, которым запрещена белковая пища, они больны фенилкетонурией в придачу к прочим диагнозам. Им необходима либо специальная диета, либо спецлекарства. Если кормить их обычной едой, белок спровоцирует умственную неполноценность. В Луганском доме малютки мне рассказали, что первая зарплата, выплаченная полностью за сентябрь, была в декабре. Выплаты осуществляет не Киев.

Возможно, я скажу о том, что у вас непопулярно, но я видела, что со стороны непризнанной администрации действует гуманитарный штаб. А детские дома обеспечиваются только за счет гуманитарной помощи. Дети пока не голодают только за счет помощи простых людей, которые взяли на себя функции государства.

Евгений Струков, волонтер из Харькова, занимающийся помощью населению в зоне АТО:

— С введением пропускной системы поездки в зону АТО сведены к минимуму. Я не слышал, чтобы кто-то из моих товарищей провез большой груз. Мы за месяц многое скопили, купили. Есть что везти, но какой смысл ехать нам, простым волонтерам, если заворачивали даже машины ООН и Красного Креста? И получение пропусков в зону АТО — это только часть проблемы. Новые нормативы на провоз гуманитарных грузов очень тяжело выполнить. Надо обойти не одно ведомство, взять не одну справку. Нужны сертификаты на товары. Но мы возим не только медикаменты и продукты из супермаркетов. К нам несут домашнюю консервацию, бэушную одежду и обувь. Вот это как теперь провозить? Есть группы медикаментов для лечения детей, которые выдают только по рецептам, — огромная проблема их купить. Но даже если ты соберешь все нужные бумаги, не факт, что тебя пропустят на блокпостах. Мы говорили об этих проблемах с молодыми ребятами из Минсоцполитики, они обещали помочь.

Как сегодня работает процесс вывоза детей, оставшихся без родителей, с оккупированной территории?

Светлана Тарабанова:

— Работает, но сейчас намного тяжелее из-за ужесточения пропускной системы. Вывозят детей и волонтеры, и чужие люди, чтобы устроить ребенка в заведения на мирной территории. Мы знаем примеры, когда через Россию люди с оккупированных районов приезжают на территорию мирной Украины. Меня спрашивали, как вывезти детей из города Ровеньки в Краснодон. Нужно договариваться с теми бандитами, которые контролируют эти территории. В Луганской области это значительно тяжелее, потому что там несколько группировок. Механизма со стороны государства нет вообще, все решается только в индивидуальном порядке в каждом отдельном случае. При этом дети, если сиротеют, определяются там в учреждения, а подростки… Все желающие от 14–16 лет принимаются в ополчение. Это специфическая категория детей, которая живет альтруизмом, у них в данный момент идет становление личности. А попадание в ополчение — это рост их собственной значимости, что способствует их признанию, как они считают. И если у них погибли родители и такие дети считают виновной в их смерти украинскую сторону, то, конечно, ими можно манипулировать как угодно.

Дарья Касьянова:

— Сотрудники учреждений социальных сирот сопровождать не хотят. Дескать, зачем их уво-зить, чем там лучше, чем тут? Еще большая проблема в том, что детей, которые стали сиротами уже во время войны, с оккупированной территории не выпускают. Нет подтверждающих документов.

Насколько увеличилось количество отказников за последнее время?

Николай Кулеба:

— Последние годы сохраняется тенденция уменьшения количества отказов от детей. Потому что была внедрена особая государственная программа, специалисты социальных служб стали работать непосредственно в роддомах. Есть соответствующие нормативные акты, которые регулируют, что должен делать роддом, если женщина начинает отказываться от ребенка. Они срочно вызывают соцработника, который работает с этой мамой. И если еще лет семь назад у нас в роддомах от детей отказывались порядка 1 600–1 800 мам в год, то сейчас это 400–500 мам. И те детки, от которых отказываются сейчас, уже с патологиями. А статистики отказов на оккупированной территории у нас нет.

Светлана Тарабанова:

— Конечно, количество отказников сейчас будет расти. Чтобы этого не было, нашим чиновникам необходимо выработать стратегию, направленную на работу с семьей на оккупированной территории. Кроме того, нужно срочно вернуть институт социального работника, поскольку семьям необходима социальная помощь, а уже потом — психологическая. А иначе куда девать той маме ребенка, если у нее ни работы, ни сил реализоваться?

Правда ли, что сейчас в Украине увеличилась тенденция к усыновлению?

Николай Кулеба:

— Слухи об этой тенденции преувеличены. Да, растет очередь усыновителей, которые желают принять ребенка. Но она растет из-за того, что снижается количество детей, которые могут удовлетворить спрос этих людей. В общей очереди по стране стоят около 2 тысяч человек, и в основном это люди, которые хотят усыновить здоровых детей в возрасте до пяти лет, потому что не могут иметь своих. Желающие усыновить детей с заболеваниями или в возрасте старше пяти лет почти не появляются.

Как война отражается на детской психике?

Татьяна Шульга, психолог:

— Маленькие дети воспринимают мир через призму правила: «Если у родителей все в порядке, значит и у меня все хорошо». Даже стрельбу и взрывы они могут воспринимать как приключение. Вот случай из практики. Мы стоим с соседями на лестничной площадке и не знаем, что делать. Кажется, что взрывы все ближе и ближе. Чуть в стороне стоит молодая семья: мама, папа, мальчик лет пяти. На родителях лица нет, и видно, что они боятся не столько за себя, сколько за сына. И тот тоже перепуган. Но в какой-то момент мальчик поднимает на папу глаза и очень серьезно спрашивает: «Ведь это же гром? Это же, правда, гром на улице?» Родители находят в себе силы улыбнуться, сказать: «Конечно, гроза! Скоро она закончится». И мальчик моментально успокаивается. Он, скорее всего, думает: «Папа сказал, что нечего беспокоиться, значит и правда беспокоиться нечего».

Алена Лукьянчук:

— На войне дети быстрее становятся взрослыми, догадываются, что быть маленьким в это время в этом месте — слишком опасно. Они пытаются решить задачи, с которыми не в состоянии справиться. Приведу такой пример. На базе переселенцев одна четырехлетняя девочка после общения с нами шла в столовую, брала там пюре, котлетку, компот и несла в комнату, где они жили с мамой. Я когда это увидела, спросил ее: «Зачем ты так делаешь?» Девчушка ответила: «Мама болеет, она лежит в постели и плачет, мне надо о ней заботиться». Хорошо, что дело было на базе переселенцев. Девочка догадалась, куда пойти за едой. А если бы они жили дома? Куда бы она пошла? Как смогла бы решить эту задачу? И появилось бы чувство вины за то, что она не может накормить маму.

Своеобразные «антиподы» таких деток — малыши, психика которых пытается спрятаться в прошлом. Переселенцы жаловались, что их уже вроде бы взрослый сын сосет палец, что появился энурез, что ребенок постоянно просится на руки. Психике настолько страшно, что она предпочитает уходить в регресс на пять-шесть лет назад. Дети возвращаются туда, где было наиболее безопасно.

Источник - интернет-издание "Репортер"