Исход с востока. Годовщина. БЛОГ Алены Лукьянчук, координатора Психологической службы Штаба Рината Ахметова
Прошел год с начала событий на востоке страны, с начала войны.
Год – это много или мало?
Пожалуй, много для тех людей, кто уехал, и мало, если смотреть на ситуацию с позиции «большой истории».
Первая волна эвакуации – это были люди, которые уезжали на пару дней «переждать», в надежде, что они быстро вернутся. Поезда и автобусы год назад были переполнены задумчивыми пассажирами, которые ехали с небольшими сумками: кто в гости, кто к родственникам, кто в никуда. Но все ехали «ненадолго».
Вторая волна – это люди, которые покидали родные дома впопыхах, под обстрелами, кто в чем. Многие убегали в тапочках и ночных рубашках, кто-то забывал даже детские вещи, просто хватал ребенка на руки и бежал. Люди бежали просто на точку сбора с небольшой сумкой, без вещей, в панике и страхе за свою жизнь.
Третья волна, осенне-зимняя. Это люди, которые либо не уезжали до последнего, либо уехали, вернулись и снова из-за угрозы жизни были вынуждены бежать. Хотя ехать им было некуда, и они не верили, что где-то нужны.
Год для людей без дома – это много.
Год для страны, истекающей кровью и теряющей своих детей, – это много. Очень много.
За этот год я много раз слышала фразу: «Надо только переехать, и все наладится, почему они не переезжают? Или переезжают, но не ищут работу».
Я видела переселенцев с разным уровнем достатка. Но растеряны они были одинаково, потому как многие из них уезжали ненадолго, и это «ненадолго» тянется по сей день. А фразу «все наладится» эти люди воспринимали как удар по зубам.
Кризис: болезненный и разный
В психологии есть такое понятие – «кризис». Мы всегда информируем людей, как он будет развиваться, чтобы человек был готов. В этом разница между бытовыми посиделками, рассуждениями, заканчивающимися фразой «все будет хорошо» и психологической работой. В кризисе все не будет хорошо. На то он и кризис. Старое уже не работает, новое еще не построено, впереди неизвестность.
Что же показал нам этот год.
Прежде всего, кризис для разных людей протекает по-разному.
Для переселенцев это один кризис, для людей, оставшихся в зоне АТО или вернувшихся туда, это другой кризис, для людей, живущих в прифронтовой зоне, это третий кризис, для родственников тех, кто воюет, это еще один кризис.
Этот год для них всех протекал по-разному.
Люди, которые выехали из зоны АТО, сознательно или бессознательно, и которые не хотят там жить, столкнулись с тем, что строить новую жизнь очень сложно, больно и непонятно.
«Больно до костей», как сказала мне одна из клиенток-переселенок. Больно оставлять на неопределенный срок, а может и навсегда свою подушку, подаренную мамой, свои туфли, книги, которые собирались годами, свой родной дом, и привыкать к мысли, что теперь его нет, фактически. Этот кризис связан с разрушением всего привычного: связей, окружения, всего знакомого и родного.
«Представь, это как будто выкинули в космос без инструкции. Первое время я просто физически все время спала и никак не могла проснуться», – рассказала другая моя клиентка, которая приехала в Киев ненадолго, а осталась на год.
Кризис переселения связан с нарушением фундамента, опоры, которую ты выстраивал. И говорить людям, что будет легко – это неправда. Будет сложно. Надо будет строить жизнь с нуля. Жить в неопределенности, без друзей, родственников, привычных мест, изменив социальный уровень на более низкий, квартиру на «попроще» и отдых на «когда-нибудь потом». Легче всего это делать тем людям, у которых раньше уже бывали такие ситуации. Людям, у которых есть опыт «жизни в невесомости», в неопределенности, которые быстрее прощаются с привязанностями или которые и раньше жили в хаосе и могут спокойно выносить отсутствие четких планов на ближайшее время, не говоря уже о далеком. Таким людям проще переехать и начать строить жизнь с нуля в незнакомой обстановке.
Кризис прифронтовой зоны связан, прежде всего, с постоянной тревогой о том, что же будет завтра. Будут стрелять или не будут, бежать или не бежать.
«Я живу на 2 чемоданах, постоянно переправляю вещи к родственникам, чтобы в случае чего можно было быстро собраться и уехать. От этого сильно устаешь. Постоянно думаю, что надо бы купить новые чашку, вилку, юбку… Но если куплю, а потом вдруг нужно бежать», – говорит женщина, проживающая в небольшом городке прифронтовой зоны.
Здесь другая неопределенность, связанная, прежде всего, с постоянным присутствием непрямой угрозы. Эти люди также не могут планировать ни свою жизнь, ни течение этой жизни. Все соподчинено неопределенности и мысли «а если…» Это выматывает и заставляет многих не жить, а ждать. Именно поэтому самые распространенные запросы на психологическую помощь в прифронтовой зоне сейчас – тревожные расстройства и панические атаки, ведь жить год рядом с хаосом сложно. Психика так устроена, что нам нужна определенность: либо туда, либо сюда.
«Стокгольмский синдром»
Кризис для людей в зоне АТО связан со многими факторами. Как бы то ни было, но они заложники ситуации, и их задача выжить. А для того, чтобы выжить в условиях прямой угрозы, надо думать и действовать совсем по-другому.
Все слова гнева относительно того, кого именно поддерживают эти люди – Украину или ополчение, и что «так им и надо», – к сожалению, всего лишь примитивная реакция на происходящее, и всего лишь слова гнева, не имеющие отношения к реальности. Наша психика в условиях агрессии и ужаса расщепляет ситуацию на условного врага и спасателя для того, чтобы выжить.
Все это очень ясно и понятно описано в термине «стокгольмский синдром». Это термин популярной психологии, описывающий защитно-бессознательную травматическую связь, взаимную или одностороннюю симпатию, возникающую между жертвой и агрессором в процессе захвата, похищения и/или применения (или угрозы применения) насилия. Под воздействием сильного шока заложники начинают сочувствовать своим захватчикам, оправдывать их действия, и, в конечном счете, отождествлять себя с ними, перенимая их идеи и считая собственную «жертву» необходимой для достижения «общей» цели. Авторство термина «стокгольмский синдром» приписывают криминалисту Нильсу Бейероту, который ввел его во время анализа ситуации, возникшей в Стокгольме во время захвата заложников в августе 1973 года.
Люди в зоне АТО не могут жить среди врагов, они рано или поздно отождествляют себя с ними. Мы на их месте сделали бы то же самое в 70% случаев. Жизнь там – это борьба за выживание, и параметры того, кто прав, а кто виноват, давно размыты, – инстинкты есть инстинкты.
Те, кто воюет, как и те, кто живет в зоне АТО, это люди которые столкнулись с тем, чего раньше у них не было в жизненном опыте, и что сложно было представить. Выжить в войне, означает жить по ее правилам, а это значит – все нормы мирной жизни стираются и упрощаются, все идеи и верования, которыми ты жил ранее, сегодня не работают. То, что происходит на войне, жестоко, страшно и всегда за гранью понимания человеческой психики. Именно поэтому военные, которые возвращаются домой, всегда не те люди, которые туда уходили. Есть хорошая подборка фотографий американских солдат «до войны в Ираке и после», где ясно видно, как заострились их черты лица, поменялся взгляд, и они стали выглядеть старше своих лет после военных действий.
Родственники и семьи военных сталкиваются с большим кризисом: возвращаются другие люди, люди, которые живут в плоской картине мира, где есть свой и чужой, нужно бежать, бить, дышать, времени на осознание событий часто нет. Есть триумф победы и жизни, если выжил. Меняется эндокринная система. Жить на адреналине означает, что обычная жизнь всегда будет «недотягивать».
Сохранить человечность
За этот год поменялись все участники событий: сочувствующие, простые люди, которые помогают, даже те люди, которые ненавидят. Мы все поменялись, и я, как психолог, могу только сказать, что дальше кризис будет развиваться еще болезненнее, потому как интегрировать эти изменения быстро не удастся никому. И хорошо было бы об этом знать и помнить. Единственный способ излечиться – это возвращение к человечности. В человечности ты не один, а если ты не один – становится чуть безопаснее, а значит, не так страшно, а значит, чуть спокойнее.
